Вдобавок, что печальнее, англичанин по имели Блеквудбросился к стражам закона и завопил:

– Скорее сюда, друзья мои! К оружию! Эти четверозлодеев хотели нас зарезать, ограбить и шулерски обыграть!

"О, эти англичане! Стоило ли спасать подобногонегодяя?" – с философской грустью и непритворной обидой подумалд’Артаньян.

Перспектива попасть в число обвиняемых его нисколечко непрельщала. Англичане, как известно всякому французу, представляют собой образецнизости и коварства, если и второй чужеземец, спасенный им, подтвердит словаспутника…

Окно второго этажа располагалось не столь уж высоко – истоявший ближе других к нему д’Артаньян, не раздумывая, выпрыгнул на улицу. Онустоял на ногах, даже каблуки не сломал, – и, моментально протолкавшисьмеж опешившими зеваками, не успевшими его задержать, бросился в первый жепереулок, выскочил на улицу Веррери и помчался в сторону церкви Сен-Мерри,откуда ближе всего было до моста Нотр-Дам.

Довольно скоро он убедился, что никто его не преследует, изашагал степенно, как и пристало королевскому гвардейцу. Столь неожиданноеразочарование в прежних друзьях, обернувшихся вульгарными головорезами,способными без зазрения совести убить человека ради презренного металла (пустьдаже и англичанина), повергло гасконца в уныние, и он долго гулял по Новомурынку, в конце концов зашел в кабачок, меланхолично осушил бутылкубожансийского вина и лишь потом покинул остров Сите.

На углу его дожидался Планше. Увидев сумрачно бредущегохозяина, малый проворно кинулся навстречу и заступил дорогу, не даваяд’Артаньяну сделать ни шагу:

– Сударь, подождите! Может, вам и не стоит спешитьдомой…

– Что случилось? – поинтересовался д’Артаньян безособого интереса – даже божансийское вино, обычно им любимое, не смогло сегодняподнять настроение.

– Сразу столько событий, сударь, что и не знаю даже, скакого начать…

– Начинай с самого плохого, друг Планше, – вялосказал д’Артаньян с видом трагического героя из пьесы великого Корнеля, накоего в течение первого действия несчастья сыпались, как зерно из распоротогомешка. – Начинай с того, что ты сам полагаешь особенно плохим…

Ненадолго призадумавшись, сметливый слуга решительно сказал:

– Во-первых, сударь, господин Бриквиль отдал богу душув тюрьме Консьержери…

– Не знаю, что там насчет остального, но это и впрямьсамое плохое, – согласился д’Артаньян, еще сильнее ощутив себя персонажемКорнеля. – Что же, эти звери-тюремщики запытали его до смерти? Безобразие,куда смотрит король…

– Да что вы, сударь… Его и пальцем никто не успелтронуть. Сам помер, как мне шепнул писец комиссара де Морнея. Едва его привелив Консьержери, он брыкнулся на пол и помер… Лекарь говорит, все из-за обширногоразлития желчи и общей меланхолии становых жил…

– Надеюсь, вдова безутешна и себя не помнит отгоря? – с надеждой спросил гасконец.

– Надо вам признаться, сударь, не так чтобы уж… –сказал Планше с хитрым видом. – Она, конечно, на людях сохраняетприличествующую безутешность, но уже три раза спрашивала меня, когда же,наконец, появится господин д’Артаньян, потому что ей в столь глубоком горенеобходима поддержка кого-то близкого…

– Плохи дела, Планше, – сказал д’Артаньян.

– Пожалуй что, сударь. А еще я собственными ушамислышал, как она, думая, что никто не видит и не слышит, посмотрелась на кухне взеркало и с мечтательной физиономией протянула: "Луиза де Батц д’Артаньянде Кастельмор…"

– Не добивай меня, Планше! – прямо-таки взвылд’Артаньян.

– Именно так и было, сударь, клянусь моей бывшеймельницей…

– На войну бы куда-нибудь ускакать, но ведь нет нивойны, ни мятежа! – в сердцах сказал д’Артаньян. – Боже мой, кудакатится Французское королевство? Ни войны, ни мятежа! Что происходит спрекрасной Францией?

– А еще, сударь, приходили сыщики с каким-то судейским…Расспрашивали про вас с видом грозным и загадочным, все выпытывали, куда выушли. Сказали, что еще вернутся. Они поминали кварталы Веррери…

– Беда никогда не приходит одна, – сказалд’Артаньян, и без того слишком удрученный, чтобы печалиться новойнапасти. – Надеюсь, это все?

– Не совсем, сударь… В-третьих и в-последних, вас тамдожидаются два гвардейца кардинала. Они появились вскоре после ухода сыщиков,сказали, что будут ждать вашу милость, даже если им придется обратиться встатуи, потому что у них приказ…

– Чей? И касаемо чего?

– Они не сказали, сударь. Вид у них еще болеезагадочный и грозный, чем у сыщиков… Осмелюсь заметить, ваша милость, а небежать ли вам в Нидерланды? Все молодые люди из хороших семей, оказавшись всложных жизненных обстоятельствах, бегут за границы, так уж в этом Парижепринято… До Испании далеко, в Англию нужно пробираться морем, а вот Нидерландыближе всего… Я, со своей стороны, буду вам сопутствовать, ибо негоже покидатьтого, кто был щедр к своему слуге во времена процветания… Можете мне даже неплатить, пока дела ваши не поправятся… А там, глядишь, что-нибудь и переменитсяи мы вернемся…

– Спасибо, Планше, ты верный слуга, – растроганносказал д’Артаньян, гордо выпрямившись. – Но это не тот случай, когдагасконец бежит от опасности. Черт побери, когда скверные новости сыплются, какград, нужно грудью встречать невзгоды! По крайней мере, даже если меня и уведутв Бастилию…

– Типун вам на язык, сударь! Что вы уж сразу проБастилию!

– Даже если меня и уведут в Бастилию, – повторилд’Артаньян, находя некоторое удовлетворение в смакованиисвалившихся на негобед, – то, по крайней мере, там меня не оженят на прекрасной Луизе… Пошли,Планше!

Он приосанился, надел шляпу набекрень и двинулся к меблированнымкомнатам, чувствуя себя храбрее пророка Даниила, который бесстрашно встретилльва в печи огненной, куда его бросили враги.[14]

Навстречу ему вышли двое незнакомых мушкетеров кардинала,сохранявших на лицах именно то грозное и загадочное выражение, о коем упоминалПланше.

– Господин д’Артаньян? – спросил один отрывисто.

– Он самый, – гордо подбоченился гасконец. –Я должен отдать вам шпагу, господа?

– Шпагу? – гвардейцы переглянулись словно бырастерянно. – Нет, такого приказа у нас нет, шевалье. Нам попросту веленодоставить вас в особняк господина де Кавуа, нашего капитана…

– Кем велено? Самим капитаном?

– Не совсем… – еще более смутился гвардеец. –Но нам велено… И приказано, если вы будете упорствовать, применить силу…